29.03.2007
В поддержку Всемирной недели борьбы против гомофоби:
"Если конкретно у вас нет проблем – это не значит, что их нет у других"
интервью с Дмитрием Кузьминым
вопросы задавали журналисты hippy.ru
(по совместительству - поэты) Скерри и Любава
Дмитрий Кузьмин, поэт, критик и переводчик, главный редактор журнала "Воздух", лауреат Премии Андрея Белого "За заслуги перед литературой" – один из немногих открытых геев в российской культуре: не в том смысле, что "про него все знают", а в том, что он готов об этом говорить публично. Мы решили воспользоваться этой возможностью и спросить его, что он думает о настоящем и будущем российских геев, – тем более что для этого есть информационный повод. |
 |
– Дмитрий, сейчас в России проходят акции Европейской недели против гомофобии. Правозащитники и активисты ЛГБТ-сообщества пытаются как-то пропагандировать нормы толерантности, противостоять набирающей силу антигеевской пропаганде, раздающейся сегодня с разных сторон: из церковных кругов, от политиков всех мастей, из желтой прессы. Однако что-то не видно их поддержки деятелями науки или культуры, заметными публичными фигурами.
– Движение в защиту прав ЛГБТ имеет в нашей стране драматическую судьбу. На самых разных этапах, еще с начала 1990-х годов, на первых ролях в нем неизменно оказывались причудливые персонажи, больше озабоченные собственным пиаром или изживанием собственных комплексов, чем нуждами и интересами других. Увы, многих разумных людей, которые при других обстоятельствах составляли бы силу гей-движения, это оттолкнуло – а порой отталкивает и посейчас.
Не хочу обвинять никого конкретно, но основные публичные акции с участием геев не прибавляют никому уважения окружающих. И история с московским гей-парадом (который в сегодняшней Германии или Америке проходит как веселый карнавал, а 30 лет назад проходил как силовая политическая манифестация с требованием прав, – у нас же был заведомо невозможен ни в той, ни в другой версии и прошел как узкогрупповая акция, предназначенная для западных корреспондентов).
И сюжет с попыткой двух вполне достойных общественных деятелей зарегистрировать явно фиктивный брак, и чуть более ранний сюжет с двумя провинциальными авантюристами, подкупившими попа, чтобы обвенчал их. И всё прочее в том же духе. Как нарочно всё делается для того, чтобы в общественном сознании сложился образ гея как шута горохового, только и способного на вилянье задницей в низкопробном шоу-бизнесе. В 1990-е годы я пытался бороться с этой ситуацией изнутри – но эта задача оказалась мне не по силам, и вот уже лет десять как я не участвую ни в каких геевских организациях, а если и выступаю публично (скажем, в эфире радио "Свобода") по вопросам гомосексуальности и прав геев, то исключительно как частное лицо.
Сегодня в гей-движении много новых лиц, и кому-то из них я искренне симпатизирую – верю, что они пришли заниматься делом, а не попусту выбивать с Запада гранты. К сожалению, мне кажется, что шансы этих ребят и их небольших организаций по-крупному повлиять на развитие нашего общества очень уж невелики.
Когда-то меня очень задела мысль покойной уже теперь Майи Захаровны Дукаревич – психолога и суицидолога, да и просто замечательной женщины, стоявшей у истоков российского лесбийского движения. Она говорила о том, что, сколько бы ни твердили мы: "Мы – геи, у нас есть права!", – услышат нас не прежде, чем мы сможем сказать: "Мы – писатели, ученые, политики, педагоги, бизнесмены, а кроме того – мы геи, и у нас есть права!" Думаю, в этом есть большая правда.
Конечно, история гей-движения в США, например, была устроена по-другому – но мы уже убедились за последние полтора десятилетия, что американский опыт не переносится напрямую на российскую почву, его надо основательно и с умом адаптировать. Российскому гей-движению необходимы заметные публичные фигуры, готовые его поддержать и выступить от его имени. Их нужно искать, их нужно уговаривать. И – ими нужно становиться. Чтобы потом говорить о наших интересах с позиции силы, на правах человека, которого уже нельзя не выслушивать. В какой-то, пусть пока довольно ограниченной мере я могу это отнести к себе: по крайней мере в рамках моего профессионального сообщества мое требование полной толерантности к геям и гомосексуальности сегодня уже придется выслушать – я заработал себе право ничего не скрывать, говорить об этом публично и требовать внимания и уважения.
– Насколько Вам приходилось и приходится сталкиваться с нетерпимостью к геям? Чего больше вокруг Вас – толерантности или ксенофобии?
– Сфера искусства, сфера литературы – относительно свободна. Многие ко многому привыкли. И, надо сказать, в профессиональной среде никто и никогда не рискнул предъявить мне какие-либо претензии в лицо. Иное дело – слухи, сплетни, негласные мотивы тех или иных поступков. Буквально несколько дней назад совет главных редакторов основных российских литературных журналов отказал возглавляемому мною поэтическому журналу "Воздух" во включении в общежурнальный Интернет-проект – и, конечно, никакими официальными объяснениями не удостоил, но среди неофициальных, передаваемых закулисным шепотком, фигурировало и возмущение нескольких уважаемых литературных старцев тем, что на одном из литературных вечеров я-де имел наглость предоставить возможность выступления со стихами своему любовнику. Жаль, что никто из коллег не посмел сказать мне этого в глаза – мне было бы интересно узнать у них, что они думают о Николае Клюеве, добивавшемся признания для Сергея Есенина, о Джоне Кейдже, сочинявшем балеты для Мерса Каннингема, о Бенджамине Бриттене, писавшем оперы для Питера Пирса, о Жане Кокто, снимавшем в своих фильмах Жана Маре...
При всём том, повторяю, жаловаться грешно: в мире искусства привыкли ко всякому. Но стоит сделать шаг в сторону – и начинаются проблемы. Проректор по науке университета, в котором я защищал кандидатскую, рассказывал мне, что на следующем же межвузовском совещании к нему подступили недовольные: "Как вы могли дать ему защититься – он же голубой!" Меж тем даже мне, с моими довольно эпизодическими знакомствами в академической среде, известны и деканы, и проректоры, и академики, которым было бы что на это ответить – но, увы, боязно. И ведь не посадят, в Магадан не зашлют, из КПСС (или что у нас там сейчас вместо нее) не исключат – так, посмотрят косо, не выберут в Ученый совет...
Мы должны быть видимыми. Это не вопрос демонстраций на улицах и площадях – мы должны быть видимы, открыты в кругу коллег, в кругу семьи, среди соседей по лестничной клетке (если, естественно, они не уголовники). И это касается не 20-летних мальчиков, которым кажется, что им нечего терять, – а прежде всего взрослых, ответственных, состоявшихся людей.
– В борьбе ЛГБТ за свои права – есть ли у них союзники? Кто готов поддержать вас – и кого, в свою очередь, готовы поддержать вы? Как, в частности, Вы лично относитесь к феминисткам, участникам экологического движения, зоозащитникам, веганам, легализаторам наркотиков, пацифистам, альтерглобалистам?..
– Это большой и сложный вопрос. Общность названных и неназванных Вами движений – исключительно в том, что все они считают необходимым пересмотреть те или иные нормы и идеалы, привычные для большинства людей.
Движение за права ЛГБТ тоже требует пересмотра традиционных норм, это правда. Но есть пересмотр и пересмотр. Важно ведь, прежде всего, не то, что тех и этих не устраивает имеющееся положение вещей, а то, как те и эти видят положение желаемое. Блокирование гей-движения с феминистским движением естественно и насущно – оба борются за свободу личного выбора жизненной траектории и освобождение от жестких социальных предписаний по полу и гендеру (раз ты мужчина, то должен то-то и то-то и вправе то-то и то-то, раз ты женщина – то у тебя другие права и обязанности, вот эти и вот эти).
В остальных случаях надо каждый раз разбираться заново: как задачи одного движения согласуются с задачами другого? В ряде случаев, как мне кажется, задачи лежат в разных плоскостях: задача расширения прав человека сама по себе никак не пересекается с задачей расширения и охраны прав животного – но и противоречий никаких между этими задачами нет, а значит, теоретически говоря, при наличии доброй воли обеих сторон возможны были бы какие-то союзы...
В то же время есть ведь известный негативный опыт: по большей части попытки геев выступать единым фронтом против ксенофобии с движениями, защищающими права национальных меньшинств, категорически отвергались последними, и лидеры еврейских или кавказских сообществ заявляли и заявляют, что ксенофобия – это когда преследуют их, а когда преследуют геев – это не ксенофобия, а совершенно нормально. И понятно, почему: за национальную идентичность держатся прежде всего носители достаточно консервативного, традиционалистского мировоззрения.
Для тех, кому дороги идеалы свободы, национальная привязка неизбежно утрачивает актуальность: не потому, что человек, преданный идеалам свободы, меньше любит свою Родину, а потому, что он, вместе с тем, не может не открыть для себя возможность и даже необходимость не менее сильно любить другие края, другие языки, другую природу и культуру.
В самом общем смысле мы ведь выступаем за снятие ненужных, бессмысленных, мешающих людям жить запретов. В этом смысле снятие запрета на гомосексуальность логически связано со снятием таких запретов, как запрет на секс, любовь и деторождение вне брака (многие ли сегодня задумываются, что еще сто лет назад клеймо "незаконнорожденного", т.е. внебрачного ребенка, могло поставить крест на человеческой судьбе?), запрет на межконфессиональные, межнациональные, межсословные браки, запрет на перемену профессии и местожительства, и т.д., и т.п.
Здесь же и те силы, которые ратуют за ослабление внутренних запретов в тех или иных сообществах, – в частности, либерализующие движения в различных религиях, будь то модернизирующие проекты в христианстве (протестантизм в духе американских универсалистов) или "прогрессивный иудаизм". И вроде бы нам по пути с теми, кто тоже против запретов, – и не по пути с теми, кто желает сохранить прежние запреты или ввести новые. Но всегда ли и все ли запреты вредны? Ответ на этот вопрос уводит в область вечных вопросов философии – о природе человека, о том, человек ли – мера всех вещей. Это слишком большая тема, нам ее в рамках интервью не поднять.
И есть еще один поворот сюжета, который в России не особенно популярен. Дело в том, что традиционно права геев были лозунгом левых политических сил – социалистов, несталинских коммунистов. Однако нынешние российские "левые" в массе своей, увы, наследуют не подлинной левой традиции, а ее советскому извращению, – и потому настроены резко антигомосексуально.
В этих условиях права геев явочным порядком отходят в область либеральной политики – а она у нас сегодня тоже в очень скверном виде, на минимуме популярности и общественного доверия, и мы видим, как в погоне за народной любовью с антигеевской риторикой нет-нет да и выступит какой-нибудь Немцов или Явлинский, антигеевский выпад нет-нет да и позволит себе какое-нибудь ультралиберальное СМИ вроде "Новой газеты"...
И велик соблазн сказать себе: "Черт с ним, пусть пока так – мы все равно должны их поддержать, потому что лучше какие-никакие либералы, чем наползающий авторитаризм". Но мне кажется, что это ложная идея. Если эти либералы (или эти коммунисты) таковы, что за чуть более широкую поддержку избирателей готовы продать и предать пусть даже второстепенную часть своей идеологии, – они продадут и предадут и все остальное. Мы должны высказывать немцовым-явлинским свое недовольство – но, главным образом, должны искать в политическом и общественном спектре те немногие и, быть может, не самые раскрученные фигуры, для которых, как говорится, честь дороже.
– Не преувеличены ли, на самом-то деле, проблемы ЛГБТ в России? Вправду ли так не хватает прав, что за них необходимо специально бороться?
– Я знаком с этим мнением – особенно распространено оно в Интернете, где от молодой столичной богемы или от не столь молодых столичных бизнесменов часто слышишь: "Да нет у российских геев никаких проблем, всё у нас отлично!" Я всегда отвечаю: "Если конкретно у вас нет проблем – это не значит, что их нет у других". Потому что в провинции, в не столь продвинутых социальных группах, в старших возрастных категориях – зачастую мало что изменилось в восприятии гомосексуальности за последние 20 лет. Но на самом деле проблемы есть у всех нас – просто многие не дают себе труда над ними задуматься.
Даже среди самих геев принято иронизировать над разговорами о гей-браках, видеть в этой идее бессмысленную показуху. Но когда человек, с которым ты живешь и которого любишь, попадет в реанимацию, а тебя к нему не пустят, потому что формально ты ему никто, – ты о своей иронии пожалеешь. Да и платить за излишки жилой площади, которой якобы многовато на одного, когда на самом деле вас двое, но второй прописан черт знает где (прописать жену к мужу – более или менее легко, прописать к мужчине совершенно постороннего мужчину – длиннейшая и муторнейшая история), – довольно глупо.
Однако куда важнее другой аспект – психологический. Общество всячески дает понять традиционной гетеросексуальной парной семье, что оно в ней заинтересовано, – и правильно делает: микросоциум, созданный его участниками добровольно на основе взаимной любви и согласия, обеспечивает каждому человеку, который в него включен, бОльшую устойчивость к внешним негативным воздействиям, лучшие условия для личного развития, в конечном счете – возможность более позитивного и эффективного влияния на общество в целом.
Почему же к однополой паре или к семье, в которую точно так же добровольно и полюбовно объединились не два человека, а больше, общество настроено столь настороженно, если не враждебно? Вполне очевидно, что в таких условиях возникновение и выживание таких альтернативных семей связано с большими трудностями: им все время напоминают, что они нежеланны, что они неполезны, что они неправильны. Кроме того, перед мысленным взором людей, строящих гетеросексуальную парную семью, обычно стоят те или иные положительные образцы – будь то мама с папой или какие-нибудь киногерои.
Подражание такому образцу иной раз не доводит до добра – но само то, что положительный образец есть, психологически большое подспорье. У однополых пар и у других альтернативных семей положительных образцов перед глазами нет – не потому, что таких образцов не существует, а потому, что общество не готово их видеть и показывать, а им самим избыточная открытость может дорого обойтись.
Мы снова вернулись к проблеме видимости, заметности геев в обществе. Это ключевая проблема – не только в аспекте отношения общества к геям, о котором уже шла речь, но и в аспекте жизни самих геев. Молодому человеку на стадии формирования личности совершенно необходимо знать, что быть геем – это нормально, что можно быть геем – и быть успешным, быть геем – и быть любимым.
Положительные образцы необходимы не только для того, чтобы строить семью, но и для того, чтобы строить себя, – не ради подражания, повторю снова, а ради обретения уверенности в себе. Разумеется, сильная личность справится и так – но общество должно поддерживать и слабых. Сегодня российское общество в качестве едва ли не единственного публичного образца предлагает юному гею престарелого клоуна Бориса Моисеева, которого если и любят, то за большие деньги, а успех его такого рода, что никому не пожелаешь. Главное право гея – в том, чтобы с самого юного возраста, с отрочества, со школьных уроков сексуального просвещения он знал: от того, что он окажется геем, его жизнь не станет мрачнее и тяжелее.
И ключ к проблемам транссексуалов – при том, что проблемы эти во многом кардинально отличаются от проблем геев и лесбиянок, – лежит здесь же: в видимости, заметности. У большинства транссексуалов уходят годы на осознание того, кто они и что с ними происходит, – и это обычно самые тяжелые годы, – только потому, что их (и никого в их окружении) никто никогда не предупреждал, что такое вообще может быть. И облегчить человеку, оказавшемуся в действительно сложной, действительно драматичной ситуации, осознание и принятие себя – прямая обязанность общества.
Дальше начинаются нюансы, малопонятные непосвященным и связанные с медицинской стороной дела (скверно, например, что юридическая смена пола у нас возможна только при условии хирургического вмешательства: в ряде случаев такое вмешательство невозможно, но человек обошелся бы и гормонотерапией – однако ее результаты приведут к патовой ситуации, когда по старым документам жить нельзя, а новые нельзя получить; несправедливо, что операции по смене пола квалифицируются как косметические и, тем самым, выводятся из сферы любого медицинского страхования). Но и перекосы и нелепости отечественной медицинской практики в этой сфере – результат всеобщего незнания и непонимания, а знание и понимание даются не столько сухой теорией учебников и инструкций, сколько готовностью человека заявить о себе и своих проблемах и готовностью общества обеспечить человеку возможность быть услышанным.
Наконец, тема, о которой надо говорить особо: дети. Зачастую даже люди, относящиеся к гомосексуальности и гомосексуалам вполне толерантно, на вопрос о праве геев воспитывать детей реагируют остро и болезненно. Истерики по поводу того, что однополой семье дети нужны не для того, чтобы их растить, а для того, чтобы их растлить, не заслуживают серьезного обсуждения: хватает же у нас ума не подозревать любого отца или отчима в намерении совратить свою дочь, а любую мать или мачеху – в поползновениях затащить в постель своего сына.
Будто бы научные рассуждения о том, что ребенку необходимы разнополые родители для правильного личностного формирования, для нормальной выработки поведенческих моделей, на поверку оборачиваются невразумительной догматикой: ведь основаны они на убеждении, что мужская и женская ролевые модели заданы раз навсегда и ребенку полагается попросту выучить их.
На самом деле, разумеется, для современного человека в постоянно меняющемся современном мире мужское и женское – не данность, а проблема, и от простого заучивания материнского или отцовского образца – гораздо больше вреда, чем пользы: в конечном счете такое заучивание сводится к навязыванию отвратительных заскорузлых штампов типа "женщина рожает, а мужчина ходит на войну" (или, если угодно, "женщина варит борщ, а мужчина зарабатывает деньги").
Что действительно необходимо ребенку – так это близкое соприкосновение с вариативностью поведения, восприятия и чувствования: ребенок должен с самого начала понимать, что близкий человек, взрослый человек, вообще человек бывает разным; именно в зазоре, образованном различиями между родителями, формируется личность ребенка, – но различия между людьми есть всегда, и даже самые-самые однополые партнеры никогда не будут копией друг друга: всегда кто-то окажется мягче, а кто-то жестче, кто-то рациональней, а кто-то эмоциональней, и так далее.
В этом смысле однополая семья (если, конечно, она построена на любви и взаимопонимании) может обеспечить гораздо более гармоничное развитие ребенка, чем мать-одиночка. Но никто не покушается на право женщины родить и воспитать ребенка в одиночку – а право однополых пар на усыновление вызывает в обществе бурю негодования. И оказывается, что современное российское общество готово, по сути дела, поставить право воспитывать ребенка – то есть заниматься, в сущности, самым ответственным и сложным делом, какое только может быть на свете: формированием новой личности, – в зависимость от одного-единственного фактора: "технической" способности произвести этого ребенка на свет.
Воспитывать детей дозволяется нищим и пьянчугам, фашистам и сектантам, эгоцентрикам и неврастеникам, ненавидящим друг друга супругам, дремучим невеждам и просто совершенно равнодушным людям – лишь бы их анатомия и физиология позволяла им зачать и родить.
Но если анатомия и физиология против – то, как бы ты и твой избранник ни были умны, добры, педагогически одарены, готовы обеспечить ребенка всем необходимым в материальном и духовном смысле, – общество все равно говорит: "Ни-ни!"
Мне такое положение вещей представляется совершеннейшей дикостью – при том, что детские дома забиты, а вокруг любого вокзала полно беспризорников (сбежавших из отнюдь не однополых семей).
В этом повороте темы хорошо заметно, что права геев неразрывно связаны с правами других людей. Запрет на усыновление для геев – нарушение прав не только геев, но и тех детей, которые из-за него останутся без семейного тепла. И любое другое ущемление прав геев – это непременно ущемление чьих-то еще прав: прав родителей гея или лесбиянки гордиться своим сыном или дочерью, прав женщины, чья жизнь основательно поломана из-за того, что ее мужем стал гей, пытающийся убежать от своей гомосексуальности (не гнобили бы в обществе за гомосексуальность – он бы не пытался)... В обществе все связаны со всеми, и если общество кому-то делает больно – так или иначе расплачиваться придется каждому его члену.
– Как выглядит тот мир, о котором Вы сказали бы: "Здесь, наконец, проблемы сексуальных меньшинств решены?" О каком обществе Вы мечтаете?
– Вероятно, мой ответ покажется удивительным после всего, что я говорил о правах геев и необходимости их защищать и за них бороться. Моя мечта – общество, в котором нет никаких геев и лесбиянок, нет никаких сексуальных меньшинств.
Ведь сама идея о том, что люди будто бы делятся на гомосексуалов и гетеросексуалов, – идея очень поздняя, возникшая во второй половине XIX века в рамках тогдашнего стремления "натурализовать" культуру, понять ее как природу. Хронологически предшествовавшая этой идее концептуализация гомосексуальности как греха ничего подобного не подразумевала: грех (этот, конкретный) – не субстанция, а акциденция, сегодня согрешил, завтра согрешил, а послезавтра, глядишь, покаялся – и не грешишь больше; конечно, и в рамках этих представлений все понимали, что кто-то склонен скорее к одному греху, кто-то – скорее к другому, но эта наклонность не понималась как неотчуждаемое свойство личности.
В XIX веке западное общество становилось все более рациональным и светским, и гомосексуальность стали понимать в большей степени как болезнь и/или преступление. За преступление полагалось наказание (не на небе, как за грех, а прямо сейчас), за болезнь – лечение (в XIX веке если и отличавшееся от наказания, то не в лучшую сторону), и в этих условиях новая мысль о том, что гомосексуальность – не акциденция, а субстанция, внутреннее сущностное свойство определенного типа людей, в котором никто не виноват и с которым ничего нельзя сделать, была исключительно гуманной и прогрессивной. Собственно, публицист Кертбени ее и придумал ради того, чтобы обосновать необходимость отмены уголовного преследования за гомосексуальность в набирающей мощь Германской империи.
С тех пор утекло много воды. Выяснилось, что в эту простую бинарную схему жизнь укладывается с большим трудом. Постепенно ее начали расшатывать. Сперва было предложено третье звено – бисексуальность (люди делятся не на две категории, а на три).
Затем в середине XX века возникла шкала Кинси, где промежуточных звеньев между чистой гомосексуальностью и чистой гетеросексуальностью уже несколько. Современная наука оперирует "решеткой сексуальной ориентации Клайна", состоящей из семи более или менее независимых шкал, по каждой из которых можно быть в большей или меньшей степени гомо- или гетеро-. И тут уже совершенно понятно, что нет на самом деле никакой отсечки, до которой человек еще гетеросексуален – а по ту сторону уже бисексуален или гомосексуален. На этом фоне то и дело возникают сообщения о небывалом успехе генетиков, в очередной раз обнаруживших ген гомосексуальности. Уважаемые естественнонаучные собратья – ген чего именно вы так упорно ищете?
Жизнь гораздо сложнее и многомернее бинарных классификаций. Когда я, мужчина, занимаюсь вагинальным сексом с женщиной – я, допустим, гетеросексуал. А если я при этом воображаю себе мальчика – я кто? А если этим же вагинальным сексом я занимаюсь с частично прооперированным FtM-транссексуалом, у которого жесткая щетина на подбородке и покрытая золотистой шерстью мускулистая грудь со следами мастэктомии, – это я гетеросексуал, гомосексуал или бисексуал? И какие именно гены у меня в этом случае следует искать?
Но как же, ответите вы! Ведь огромное большинство людей совершенно четко знают о себе, кто они, – и у них нет сомнений в собственной гетеро-, гомо- или бисексуальности. Разумеется, это правда. Но правда эта – культурного происхождения, а не природного. Всем этим людям с юных лет была предложена определенная система категорий – бинарная в основе своей: выбирай, такой ты или такой. Или: выбирай, нормальный ты – или ненормальный (все, конечно, хотят выбрать нормальность – но уж если не получается, то те, у кого не получилось, в подавляющем большинстве случаев "выбирают" "ненормальность", а не отказываются от самой ситуации выбора).
Пока речь идет о норме и ненормальности – желание общества поделить людей на два лагеря (по возможности, без остатка) легко объяснимо. После того, как гомосексуальность признана (мировой медициной и психиатрией) "вариантом нормы", потребность в таком делении вроде бы исчезает – но остается, во-первых, элементарная инерция, а во-вторых – уже оформившаяся (еще в подполье) субкультура и ориентированный на нее бизнес. Определив себя как гомосексуала, человек получает готовый ответ на целый ряд вопросов – начиная с вопроса о том, в какой именно бар ему следует зайти после работы. Это не худший вариант – но, как любая предопределенность наших действий готовыми схемами, он имеет мало общего со свободой.
Для того, чтобы додумать эту мысль до конца, надо спросить себя: что же такое секс в жизни современного человека? Традиционалистский ответ – "прискорбное, но неизбежное средство деторождения" – ведет прямым путем к разговору про норму и ненормальность (впрочем, подавляющему большинству тех, кто готов ратовать за норму и клеймить отклонения от нее, придется призадуматься в ответ на просьбу подсчитать, какая примерно доля совершенных ими сугубо гетеросексуальных половых актов была предпринята с целью зачатия).
Альтернативный, гедонистический ответ – "способ получения удовольствия" – влечет за собой "рыночные" подходы, в том числе "стратификацию рынка" (всегда удобнее иметь дело не с единой массой потребителей, а с разбивкой их на группы), и вот уже вслед за разделением людей на гетеросексуалов и гомосексуалов приходит очередь разделения гомосексуалов на "активных" и "пассивных", любителей анального контакта и орального, и т.д., и т.п. – человек в этой системе понятий сводится к набору отростков и отверстий, и это при том, что счастливые особенности человеческой анатомии позволяют получить чисто физиологическое удовольствие безо всякого партнера вовсе. Очевидно, что оба эти лежащих на поверхности ответа не схватывают сути дела.
Мне кажется одновременно вполне тривиальной и крайне важной мысль о том, что секс – это не более и не менее чем язык общения. Вернее сказать, есть язык физического контакта – и в его "словаре" некоторая (неодинаковая у разных людей и народов) часть "слов" помечена особой пометой "секс".
Как любые слова любого языка, эти можно использовать для достаточно разного общения. Можно – для длинной, вдумчивой беседы по душам. Можно – для искрометной перепалки в теплой компании. Можно – для того, чтобы поделиться любовью и теплом. Можно (хоть лучше бы и не нужно) – для того, чтобы обозначить отношения власти, зависимости, страха. И совершенно естественно, что кому-то больше по душе общение со своим полом, а кому-то – с противоположным, кому-то – с ровесниками, а кому-то – со старшими или младшими, кому-то – наедине, а кому-то – в тусовке... Но это не классифицирующие свойства: одно не исключает ни другого, ни третьего.
Общество моей мечты (если говорить о его отношении к сексуальности) – то, в котором возникшая между двумя (или более чем двумя – почему нет?) людьми эмоциональная привязанность, ощущение душевного родства и интеллектуального партнерства, естественным образом использует для своего выражения не только язык слов, язык взглядов, язык жестов, но и язык касаний, – и как с одними собеседниками нам достаточно обменяться тривиальным "привет! – привет!", а с другими хочется говорить о самом главном, – так одних "собеседников" ты похлопаешь по плечу или чмокнешь в щечку, а с другими "собеседниками" будешь "разговаривать" гораздо, гораздо дольше и интенсивнее. И никому и в голову не придет предписывать тебе, сколько у тебя должно быть "собеседников", какого они должны быть пола и какие документы вы должны оформить прежде, чем "поговорить". В сущности, это и есть та самая free love, которую нам когда-то обещали: не "трахаться-все-равно-с-кем", а дарить свою искреннюю симпатию всем, с кем вы друг другу по душе, и во всех формах, которые вам обоим нравятся.
Я уверен, что так оно и будет. Уже сегодня в Западной Европе в специализированных гей-барах и гей-клубах вы почти не встретите молодежи: там сидят пожилые люди – те же самые, которые юношами пришли туда 30 лет назад. А молодежь обоего пола – в gay-friendly барах и клубах, где ты можешь танцевать и флиртовать то с девушкой, то с парнем, а если что-то не получится, то не потому, что (как писал "подпольный классик" русской гей-литературы Евгений Харитонов) "один такой, другой другой", а просто потому, что вы друг другу не подошли.
Эту смену вех самые чуткие уловили еще лет десять назад – именно тогда были сказаны слова одного из основоположников сегодняшней американской гей-культуры, писателя Эдмунда Уайта: "В будущем, когда молодежь будет формироваться в обстановке гораздо большей терпимости, быть может, усвоение геевской или гетеросексуальной идентичности будет ошибкой.
Я думаю, что куда более соблазнительна, забавна, интересна, полна загадок – открытость и неопределенность влечения". Мне кажется, что это будущее уже совсем не за горами. А следом за ним придет какое-то уже совсем другое будущее, с гораздо более смелыми, не снившимися и нашим фантастам перспективами, в котором теперешние ожесточенные споры о том, кому с кем можно спать, а кому с кем нельзя, будут казаться таким же не поддающимся никакому разумному объяснению бредом, каким нам сегодня кажутся средневековые диспуты о количестве чертей на кончике иглы.